сережки. Я смотрел на волосы не черные как смоль, а русые, почти как у меня. Слегка выгоревшие до белизны местами, видимо, тоже на тропическом солнце. Волосы, такой же молодой и красивой, как и моя навсегда исчезнувшая Джейн шатенки.
Я смотрел на впереди почти бегом идущую красивую молодую официантку Татьяну, но так и не мог высвободить свое больное и страдающее сознание от воспаленной и мистической любви. Любви к призрачной своей женщине. Женщине любящей безраздельно своего единственного мужчину. Женщину, которую мне теперь придется забыть. Если только это я смогу, когда-нибудь сделать. Женщину в смерть, которой мне придется поверить, как и в ее не существование. Я смотрел на девичью гибкую узкую спину и перетянутую туго фартуком официантки Татьяны талию. На красивую загорелую до черноты шею и забранные на самом темечке волосы, синеглазой шатенки. Я смотрел на ее красивые загорелые до такого же почти черного оттенка. Вихляющие из стороны в сторону с широкими женской задницы ягодицами крутобедрые тащащие меня за собой на скоростном буксире полненькие икрами ноги. Девичьи ноги, мелькающие передо мной из-под короткого светлого почти телесного оттенка платья. И белого столовского затянутого туго на ее гибкой девичьей талии кружевного как у школьницы старшеклассницы фартука. Эти женские красивые на каблуках таких же светлых туфлей полные в икрах мелькающие передо мной ноги. Ноги так похожие на ноги моей ненаглядной красавицы Джейн.
— Моя малышка Джейн! Джейн! Где же ты Джейн? — вырвалось само собой у меня вслух. Как-то произвольно, глядя на официантку из корабельной столовой Татьяну.
— Что? — спросила, повернувшись и остановившись, глядя на меня красивым обворожительным и одновременно вопросительным и несколько удивленным, не понимающим о ком я, синим взором девичьих глаз Татьяна.
— Да так — произнес, смутившись и немного растерявшись, я, и повторил — Так ничего. Ничего.
Конец.