Золото и платина (Новая редакция)

Колеса стучали мерно, как весенняя капель с крыши.

Вытянув губы, Лиля потягивала чай. С утра она выпила всего 4 стакана, но приходилось экономить на самом основном.

Болтливые соседи рассыпались анекдотами. Лиля смеялась, опустив глаза. Она была благодарна им за то, что те оказались приветливыми людьми, но нельзя же столько болтать! За неделю ни один житель их деревни не произнес столько слов, сколько те произнесли за час.

Лиля не замечала, что соседи заглядывают ей в лицо, и каждая ее улыбка подхлестывает поток остроумия, как электрический разряд.

Она вообще привыкла улыбаться. Улыбка была нормальным состоянием ее губ, и они сами складывались в нее, как только рядом появлялось что-то хорошее (или то, что хотело казаться хорошим). С ней всегда были ее картины, и она привыкла улыбаться им, удивляясь этому чуду — как это из ничего вдруг получается маленькая реальность. Этих маленьких реальностей у нее скопилось много, целый шкаф, и еще столько же было раздарено деревне и району. Лиля запоем рисовала, будто пыталась конкурировать с настоящей, большой реальностью, и даже сейчас, в поезде все время водила карандашом в блокноте, поглядывая втихаря на своих соседей.

Больше всего ее забавлял Михаил Сидорович, головастый толстяк, отжигавший анекдот за анекдотом. У него были уши, как у медведя, и в Лилином блокноте он превратился в настоящего Чебурашку. Он был веселый дядька, но Лилю немного раздражало, что он прилип к ней взглядом, как к телевизору.

Впрочем, на Лилю пялился весь вагон, от проводника до мелких шкетов из соседнего купе. Она прекрасно знала, почему так, и повторяла про себя слова бабы Лены:

— Одним Бог дал красоту, а другим, значит, талант. Тебе он дал талант делать красоту, понимаешь, Лилюнчик? А бабское счастье от тебя никуда не уйдет. Тот не мужик, что берет за красоту. Тот мужик, что берет за душу хорошую, добрую...

С душой и с талантом у нее все было в порядке, она это знала и была спокойна. Они были спрятаны в ней, как драгоценность в облупленной шкатулке. А по внешности умные люди не судят, — так воспитывала ее баба Лена, выкормившая Лилю с пеленок.

Сколько Лиля себя помнила, ее дразнили рябой, облезлой, рыжей-рыжей-конопатой, и она иногда обижалась на Бога — почему тот дал ей такое уродство, а не сделал, скажем, обыкновенной серой мышкой. Так она могла бы нарисовать себе лицо, какое хотела, а конопушки ведь не закрасишь никакой краской. Даже испытанные народные средства не помогали — дрожжи, лимонный сок и кисляк. В деревне она считалась уродиной и была твердо убеждена, что выглядит такой и для всего мира.

Поезд притормозил, и двое ее попутчиков вышли. Остался один Михаил Сидорович.

Он сразу засмущался, опустив глаза.

— Выйду курну, — сказал он. — Тоже скоро выходить, на следующей-то... Буду покамест привыкать к улице, хе-хе...

Лиля осталась одна.

Она ехала уже третьи сутки, и ей казалось, что теперь она проведет в поезде всю жизнь. Академия Художеств ощущалась такой же далекой, как и в