Золото и платина (Новая редакция)

в ушах.

— Он пичкал тебя какой-то психотропной хренью. Ты была под мухой, и он водил тебя на оргии.

— На оргии?..

В памяти возникли отсветы голых спин и задниц. Лиля перестала жевать.

— Подожди... То были сны! То мне все снилось...

— Ага, сны!... Тебя видели там. Собственно, как я нашел тебя, по-твоему? Звено за звеном — и вышел на этого, как ты говоришь, Сереженьку... Не переживай, ладно? Считай, это была не ты. Это было твое тело, а в нем — ширка-дурка вместо твоей души...

— Кто ты?

— Я? Как ни банально, меня зовут Ваней. Ванюша Царев. Помнишь, мы виделись в поезде? Я перепутал купе и встретил тебя.

В памяти вдруг ожила белобрысая голова и слезища, которую нельзя было подпустить к глазам...

— Помню. Ты смеялся надо мной. Почему?

— Я? Смеялся?!... Я просто подумал, что это у тебя такой мэйк. Я фотограф, и сам снимаю рыженьких, как ты, понимаешь? Это сейчас попсовый тренд. Веснушки иногда визажисты рисуют, но больше в фотошопе, конечно... Так круто, как у тебя, я еще никогда не видел, и решил, что ты едешь в мэйке на фотосет. Издержки профессии, так сказать. Как раз за день до того я снимал двух таких рыженьких... А почему тебя это так огорчило?

В памяти, как по волшебству, включились летящие снежки и вопли «рябая!...»

— Думаешь, приятно, когда смеются над твоим уродством?

— Уродством?! Постой, ты о чем?

Пока Лиля ела третью порцию (уже не жадно, а просто с аппетитом), Ваня терпеливо разъяснял ей, что в разных местах считаются красивыми разные вещи, и здесь, в Питере, она не уродина, а красавица из красавиц.

Лиля недоверчиво слушала его, хрустя соленым огурцом.

— Думаешь, почему этот Сережа, или как его, — почему он запал на тебя? Почему слух шел по... по всяким теневым клубам, короче, — что в Питере объявилось такое чудо? «Рыжее Золотко» — так тебя звали. Не помнишь? И хорошо, что не помнишь, не надо тебе это помнить... На тебя в очереди записывались. Думаешь, как я вышел на тебя?

— Подожди, — Лиля даже подпрыгнула. — Я вспомнила кое-что. Ты был в поезде, и Сережа там был. Вы встречались с ним.

— Встречались? В поезде? — Ваня нахмурился, но тут же улыбнулся. — Не помню.

— Как это? Вы еще говорили на каком-то таком языке... таком странном...

— Ну, это исключено, — Ваня улыбался во все тридцать два. — Я, окромя родного русского и не менее родного инглыша, не шпрехаю ни на каких дёйчах.

— Нет, не английский и не немецкий...

— Это был дуркоширский. Или ширкодурский. Серьезно, — Ваня подсел ближе к ней. — Тебя хрен знает сколько накачивали всякой дуркой. Понимаешь?

— Но это же было раньше...

— Ну и что? Дурка запросто может давать глюки и на воспоминания. Я, конечно, не спец...

— И с Сережей мы... Я не помню, чтобы он давал мне что-то в поезде, перед тем, как мы... Я вообще не помню, чтобы он хоть что-нибудь мне давал.

— Конечно, не