Золото и платина (Новая редакция)

очень давно, что это она с ним говорила, когда рассказывала свои тайны кому-то, кого не умела назвать, — а сейчас случилось чудо, и она встретила его, и он одинок и несчастен...

Волнение душило ее. Сжав ледяную руку, Лиля молчала, не зная, что говорить. Потом встала, подошла к Сереже и осторожно коснулась рукой его головы...

Лиля не знала, как это произошло, но через пять минут она жарко целовала Сережу в синие щеки и в шею. Она уже была голой по пояс, и ее трогательные грудки кололи воздух сосками, острыми, как земляника.

Сережа тыкался холодным носом в ее тело, в плечи с веснушками, в набухшие землянички, поддевая их языком, терся колючими щеками о нежную сметану Лилиных грудей, а Лиля целовала его в затылок. Потом он взял в рот одну земляничку и стал ласкать Лилины бедра, освобождая их от шортов.

Лиля закрыла глаза и плакала от блаженства, которое расперло ее горючим спазмом. Сережа был весь холодный, холодный и одинокий, и ей хотелось окутать его своим теплом, впустить в себя и там обогреть, вынянчить, как младенца, чтобы растопить лед, не пускавший ее в одинокую Сережину душу...

— Боже, как мне хорошо, — бормотал Сережа, высасывая ей сосок. — Как хорошо... тепло... Лилечка, родная...

Холодная, как рыба, рука залезла ей между ног, и Лиля сжала ее бедрами, чтобы вобрать в себя и там согреть. На ней уже не было шортов, она была голой и свободной — и могла окутать собой Сережу сверху донизу, завернуть его в себя, чтобы выжечь его теплом, саднящим в сердце, как заноза. Лихорадочно раздевая его (хотелось только голым к голому, и никак иначе), Лиля мусолила губами раздетые места, как кошка, лижущая котенка, и наконец, когда на Сереже не осталось ни тряпочки, влезла на него, обвила руками и ногами, как лианами, прижалась-прилипла к телу, вмазываясь теплой женской влагой в волосатый живот...

Сергей целовал ее в губы и в нос. Потом ловко подложил под себя и заработал бедрами. Закрыв глаза, чтобы не расплескать чудо, соткавшееся внутри, Лиля следила, как в нее туго, с болью влезает твердое и холодное, и вначале испугалась, но тут же и обрадовалась, и сделалась мягкой и рыхлой, что оно вошло поглубже, и Лиля могла бы вобрать вовнутрь Сережу и окутать его, как теплое облако. Он был уже в ней, почти весь в ней, сверху донизу, и она всасывала его в себя, кусая губы от боли и радуясь этой боли. Было очень больно, прямо до слез, но она знала, что так будет, потому что это обязательно должно быть больно — когда в тебя влезает другой, и ты становишься живой грелкой.

Боль пульсировала в ней, переходя в тепло, долгожданное тепло, и Лиля радовалась этому теплу так, как умела только она, и только в сне, когда радость рвется из тебя сквозь нервы и шкуру, и ты сияешь ею, как настоящее солнце. Задыхаясь, она целовала Сережу,