Любовник Марфы — Черная смерть

его пока, осторожно не подымая, лишнего ненужного шума вышла. Отворив, как входной в тот войсковой шатер полог, входную в том доме дверь, прямо по лежащей здесь же его брошенной одежде, отпнув ногой его нательную ту кольцонную рубаху в сторону.

Марфа-Черная смерть, вышла на улицу верхнего хутора. Прикрыв за собой в тот дом спящего пьяного любовника мужа дверь.

Все на верхнем хуторе спали. Точно как в том библейском рассказе, как в самом лагере Олоферна. Она вышла из своего того подготовленного к ночной казни дома. Вышла как та библейская Иудифь из шатра ассирийского полководца для совершения своей молитвы. Прямо в том старинном черном с широким поясом до земли платье и белой закрученной вокруг головы и волос чалме. Звеня серьгами в своих ушах и золотом браслетов и кольцами и перстнями на руках теперь новоявленной этому закрытому ото всех миру облик библейской Иудейской Израиля Иудифи. Защитницы города, что стоял на горе. Там под звездами Припяти, она подошла к краю глубокой ложбины у края перехода к дороге, ведущей на территорию Бара. И никто ее не видел, и не слышал. Все тогда уже спали. Да и ночь была темная. Стояла полная луна, и горели в ночном тихом небе звезды над Армейскими складами, как над стенами осажденного города ассирийскими войсками Ветилуи.

Она Марфа, как и та библейская героиня Иудифь, упав на колени, долго молилась навзрыд в сторону востока, прямо в направлении самого Бара за переходом. Дороги ведущей туда и там где глубокая ложбина с аномалиями жарка. И потом, поднявшись с колен, и вернувшись тихо, и незаметно в дом, заперла его на все замки и засовы. Как Иудифь тот войсковой шатер Олоферна. Чтобы никто не помешал ей свершить задуманное.

Она назад шагнула через порог спальни. И подойдя к прикроватному столику с чайного разноса, где лежал еще мешок из холстины под голову этого ненавистного ей и презренного мужа и захватчика ее родного города. Взяла тогда тот для его казни и расправы, большой кривой похожий на ассирийский меч, разделочный мясницкий нож-секач. И подошла к изголовью деревянного застеленного белыми шелками старинного любовного ложа. Слившегося в неистовой любовной оргии с молодым ее насильником и упившимся вином и зельем Чернобльским, как она сказала недокормышем бадерлогом Рафаэлем.

И встала над лежащим и измученным половыми бесконечными оргиями мокрым в вонючим поту, лоснящимся и скользким, как какой-нибудь змей или червь опарышь, мужем и захватчиком земель Иудейских и ее родного города на холме. Который он держал в долгой и мучительной осаде. И который, уже выбился совсем из последних сил, тщетно пытаясь кончить в глубину пуховых перин и белого шелка. Натерев до кровавых мозолей свой детородный мужа здоровенный, раздутый и налитый кровью и сосудами, точащий как ядовитый аспид, оголенной головкой от верхней плоти затвердевший как стальной стержень хер.

Она сказала Фэне, сама до сих пор удивляясь, что как на него то, неслабо подействовал ее