Любовник Марфы — Черная смерть

загнутых в судороге пальцев. Дергая от пота скользкими ляжками и бедрами и голенями при каждом очередном ударе импровизированного того в том кровавом ночном спектакле окровавленного в брызгах летящей крови меча. И дергая голым своим на почти безволосом животе пупком. А с глубоких ран из шеи того распутника лилась на изголовье струями разгоряченная дикой и безудержной любовью кровь. Во все стороны с постели и на подушки. Обливая ему, его молодого развратника и грудь с торчащими возбужденными черным затвердевшим соскам и гибкую узкую в талии выгнутой спину. И любовника его мальчишеские совсем еще узкие плечи. Скользкие от лоснящегося пота. Облитые потоками горячей крови. Стикающей прямиком на белые шелковые в кружевах подушки. Под его трясущейся от боли и мук запрокинутой той назад и вверх мужеской блестящей грудью.

И как она, Марфа Иудифь, вытаращив на него свои на своем красивом брюнетки лице, черные как сама та ночь глаза. На лице, обрисованном сверху белой, как и его постель накрученной плотно на ее черные, забранные под низ вьющиеся длинные локонами волосы чалмой, и звеня золотыми большими серьгами, ругаясь, громко на него, как на проклятого врага кабеля и проклиная его, на чем свет стоит. Издиваясь над своей ночной беспомощной погибающей жертвой. Она только и знала, что отталкивала от себя его дергающиеся и хватающие ее пальцами в судорогах боли голые мужа любовника руки. Продолжая рубить и резать его Рафаэля Олоферна голую вывернутую уже наизнанку иссеченную тем секачем, с разрезанными венами и артериями кровоточащую шею. А он, только лишь громко хватая перед собой спертый от вонючего своего же пота и запаха льющейся струями бурлящей как в фонтане крови воздух и задыхаясь от боли, хрипел и стонал ей в ответ, шевеля слащавыми судорожно слюнявыми не целованными еще губами. Перед ее в декольте черного платья нависающими и почти выпрыгивающими от жаркого ее возбужденного от всех этих кровожадных видов женскими титьками, дергал вытянутым и гладко выбритым в ужасе, перекошенном и муками лицом. От дикой и чудовищной боли широко открыв свой сладострастника юношеский рот с выпавшим через оскал зубов шевелящимся в агонии языком. Пуская смешанные с кровью длинные каплями липкие в пене, через те любовника мальчишеские губы изо рта сквозь торчащие оскалом зубы как в бешенстве собака слюни. Свешивая их текущими по левой щеке до самого пола с изголовья трясущегося и скрипящего от его танца смерти погибельного ложа, вытаращив свои перепуганные и молящие от боли синие глаза, смотрел на нее в своем ужасе скорой смерти и дергался как сумасшедший на том одре смерти в танце собственной погибели.

Как он бился и дергался весь и шерудил лихорадочно своими голыми и мокрыми и скользкими, как и его извивающееся в болезненной агонии молодое тело ногами. При каждом ударе разделочного, словно, меча мясницкого большого ножа. Дергал ими прямо в воздухе над постелью, вытянув до самых кончиков пальцев. Сжав свои