У секса свои законы

подумала «умирающая» прима.

Но сконфузившись, от не свойственной ей пошлости, добавила к жаргону московских подворотен, толику справедливости: «Но рисует, шельмец, действительно, неплохо...»

...

В череде репетиций ученицы Нины Георгиевны привыкли к присутствию Большакова, как к действию само собой разумеющемуся.

Бестужева заметила, что и сама стала относиться к художнику благосклонней. Работы по росписи задника шли без остановок. Занятиям он не мешал.

Напротив, в присутствии этого парня, девушки-подростки стали иными.

Ревнивый глаз Нины Георгиевны отметил, что каждая из них старалась выкладываться, выполнять упражнения с большим упорством, желая быть самой-самой.

Вспоминая себя в их возрасте, она знала, что в юных балеринах просыпается огонёк симпатии (если даже не влюблённость), к первому неравнодушному зрителю их будущего выступления. К тому же, то был не просто зритель, а — молодой красивый художник!

И вот здесь Нина Георгиевна следила особенно строго. Не приведи, Господи, если к кому-нибудь из учениц солдат проявит низменные поползновения!

Чтобы она не делала, как бы ни была занята девочками, персона рисовальщика не исчезала из зоны её пристального внимания.

Постепенно Бестужева успокоилась и в этом стрёме.

Солдат одинаково вежливо общался со всеми щебетуньями, не выделяя из их стайки кого-либо особенно. А вот её, Нину Георгиевну, несомненно, держал на прицеле. «Открытие» для молодой амбициозной женщины, должно быть, вроде бы, приятным, но только не для Бестужевой.

Убедившись, что результат её наблюдения верен, она решила, что настало время поставить все точки над i.

Разговор состоялся после завершения репетиции, когда все девушки покинули танцевальный класс.

Бестужева, как всегда, позанималась индивидуально, посматривая в зеркало, как на её упражнения реагирует рисовальщик, и завершив намеченную программу, грациозно подошла к Большакову.

«Хороша, чёрт бы её подрал!» — цокал языком «Петрович».

Большаков встретил пошедшую Бестужеву стоя.

— Хочу спросить, — начала Нина Георгиевна, — почему вы рисуете более всего меня? Другие девочки вас не интересуют?

«Ну, Боря, твой час настал! — всколыхнулся «Я». — Выдай ей правду в матку! Ха-хах...»

«Чтобы она плохо обо мне думала?» — не принял солдатскую шутку Большаков.

«Главное, что бы думала о тебе... «— настаивал «Я».

— Хотите откровенности? — Большаков отважно нырнул в бездонную глубину чёрных зрачков. — Мне нравитесь опытные женщины... Такие как вы, Нина... Георгиевна.

— В общем, об этом не трудно было догадаться. А вот, интересно, почему?

— Их не надо ничему учить. Напротив — умеют преподать мастер-класс.

«Вот как, — подумала Нина Георгиевна с философским спокойствием, — похоже, сейчас меня будут совращать...»

— Вы та, о ком, я думаю постоянно. Особенно ночью. Все спят, а я представляю вас в своих объятиях... — Большаков взял Бестужеву за плечи. — Вы моя муза! Рядом с вами я горю, а не тлею...

Его ладони казались обжигающе горячи.

— Прекратите! — Нина Георгиевна сделала шаг назад. — Не забывайте, что я — замужняя женщина! И, к тому ж — супруга замполита части! Вам это известно?

Большакова, как заклинило:

— В последнее время меня одолевает странное чувство. Как будто, вижу мир заново... Всё, что было до вас, словно не существовало. Во всём только... вы. Наверное, это и есть счастье... Я... Я люблю вас, Нина Георгиевна!

Давно Бестужевой