Развеянный свет. Часть 3

только девичьей стыдливостью.

— Ты свободна делать все, что пожелаешь. Мне невыносимо думать, что ты лишишься из-за меня хоть капельки свободы, — выговаривает со всей присущей ему серьезностью, наблюдая за разливающейся тоской в ее глазах и не понимая причины.

— Значит... я могу встречаться и с другими?

Больно. Как же больно может сделать одна маленькая, глупая девчонка — обвить сердце своими крохотными пальчиками с коротко постриженными розовыми ноготками, а потом сдавить — медленно, по капле лишая жизни.

— Почему ты спрашиваешь? — голос становится острым, злым, уже и в помине нет той щемящей заботы и нежности. Они сейчас словно два противника, и битва, что разгорается, значит больше, чем жизнь.

— Я видела тебя в субботу в моле. С женщиной, — не обвиняет, констатирует, безразлично смотрит, но кулачки сжаты, тело напряжено, выдавая истинные чувства.

Герману хочется закричать, оправдаться, что с Вероникой все кончено, она для него ничего не значила, но он сжимает челюсти до боли, что на крупных скулах выступают желваки.

— Это что-то меняет? Ты знала о ней и до этого.

— Знала. Но теперь не могу, — Маша шепчет чуть слышно, признавая его правоту и всеми силами пытаясь оставаться твердой, вернуть себе достоинство.

— Секс со мной тебя не устраивает? — холодно интересуется.

— Меня не устраивает твой секс с ней! — выкрикивает девушка, позабыв обо всех тех вещах, что обещала себе. Она хотела быть взрослой, рассудительной, но как же это сложно, когда сидишь у него на коленях, в теплых объятиях и видишь его губы, сейчас сжавшиеся в плотную линию, глаза, которые заволокло поднимающейся бурей.

— Ничем не могу помочь, — жестоко убил последнюю надежду.

— Я знаю...

— Зачем тогда пришла?

Хороший вопрос... Как объяснить, что надеялась, что увидит и станет легче уйти? Что увидит и он убедит остаться? Что увидит и это потеряет для нее значение? Только бы увидеть...

Герман молчит, ждет от нее ответа. Он не будет давить, не будет принуждать, не возьмет на себя и доли ее сомнений. Это ее решение и только ей его принимать. Либо она остается здесь, в его доме, на тех условиях, что есть, либо...

— Уходи, Маша, — голос мужчины звучит глухо, безжизненно, руки, что только что обнимали как бесценную амфору, плетьми опускаются вниз.

Маша понимает, что это конец.

Медленно сползает с его колен, на ватных ногах плетется в коридор. Так хочется, чтобы догнал, остановил — хоть последний поцелуй, последнее объятие. Сил хватает лишь, чтобы не обернуться.

Герман смотрит вслед, безумно проклиная все на свете. Зачем, зачем он поддался соблазну, зачем подпустил ее так близко, чтобы она могла уничтожить его одним словом? Он знал, что так будет. Пусть лучше раньше, чем позже. Пусть сердце кровоточит, но он не мог лишить ее этой возможности вернуть себе себя.

Она слишком много ему отдала, не только тело — душу, по детски щедро, без остатка, а когда осознала, пришла в ужас. Ведь она гордая, цельная для своего возраста, старается смотреть правде в глаза, хоть и по-девчоночьи