Развеянный свет. Часть 3

хаотично скользит, запутываясь, мешаясь, губы то сжимаются слишком сильно, то теряют хватку, когда она невольно задевает его зубами, руками она и помогает себе и мешает, не зная куда их деть. Но Герман плавится, горит от этого безыскусного минета, вздрагивая и хрипя, борясь с собой, чтобы не зарыться пальцами в ее роскошные волосы, привлечь ближе к себе, погружаясь в нее на всю длину.

— Маша, хватит, достаточно, — просит, пытаясь приподнять ее.

Она упрямится, с упоением продолжая нанизываться на него, пытаясь поймать ритм, найти положение тела, в котором проще подаваться вперед, посасывая его, ловя кайф от его неприкрытого удовольствия.

— Маша, я не выдержу так долго!

Приподнимает мордочку. Губы красные, влажные, подбородок блестит от слюны, в затуманенном взгляде неожиданная дерзость, словно не она была испуганной девственницей всего несколько дней назад.

— Пусть! — глаза горят вызовом, азартом. — Я так хочу!

Герман хрипло смеется и все же поднимает ее наверх, ставя на ноги, пока она не продолжила свои совсем ненаучные изыскания. Жадно целует. Губки ее сейчас эластичные, плотные, совсем не мягко-податливые как обычно.

— Ты — маленькая распутница, — подшучивает, — все материалы по этому вопросу, смотрю, изучила?

— Неа... — все же слегка краснеет, — все никак на практике не удавалось попробовать, — хищно смотрит, снова тянется руками вниз к его члену.

— Так, Мэри! — одергивает Герман, перехватывая инициативу. — Я тебе обещаю, мы испробуем все, что ты там себе нафантазировала, но не сейчас, хорошо?

Машка было возмущается, но ее протесты эффективно заглушаются поцелуем.

— Умираю, как хочу тебя, маленькая.

Герман переступает через упавшие брюки, ни капли не смущаясь, стягивает трусы, и тут же подхватывает девушку на руки, неся в комнату.

Там царит приятный уютный полумрак — занавески плотно задернуты, на письменном столе горит лампа, на расстеленной кровати красивое постельное белье с плотным, набивным рисунком в золотистой гамме.

Герман бережно кладет Машу на середину постели и начинает поспешно раздевать. В этот раз ему не до аккуратного складывания, вещички летят в сторону, оголяя ее кусочек за кусочком. Девушка мечется, то и дело подскакивает, сама с остервенением рвет пуговки на форменной рубашке, тянется к нему, стягивая майку, желая поскорее почувствовать его, что-то пытается сказать.

— Тихо, — просит Герман, кладя указательный палец на губы, — успокойся, маленькая. Расслабься сейчас, не думай. Я сам.

Маша слушается, медленно отходит, лихорадочная гиперактивность отступает, с восторгом утопает в зарождающемся мареве наслаждения. Он, как ей и хотелось, опускается на нее всем своим крупным, поджарым телом, давая почувствовать свою тяжесть, блаженное тепло, твердость его члена, упирающегося ей в живот. Долго, жарко целует, пока она снова не начинает мельтешить под ним, но уже от возбуждения. Тогда сползает ниже, оставляя влажную дорожку на губах, шее, груди. Тянет, покусывает чувствительные соски, рукой проникает вниз, бережно раздвигая складочки. Она там вся мокрая. Готовая, жаждущая. Пальцы с легкостью проскальзывают внутрь, не встречая сопротивления. Недолго играет с ней, возбуждая еще больше, но ей этого уже мало, Машка стонет в голос, лихорадочно двигает бедрами,