Смерть Генсека или поправка Баума

громче, как голос великой толпы. Уж в недре линкора шумят, в коридоре... не слышат Мария с Иваном. Летит, накренившись опасно, мариин подвал и пересекает чужие орбиты. Но не вечно так падать ему — он столкнётся когда-нибудь, рано ли, поздно, с каким-нибудь телом космическим, твёрдым. Но покамест летит он, а шум нарастает и... Трах-та-ра-рах!! Ка-та-стро-фа! Настежь дверь — шум Вселенной ворвался в подвал и, его покрывая, чей-то низкий и медленный голос сказал: «У тебя и ня заперта, чтой-та, Мария... Во-от, что горя с людьми-та твори-ит.» «Это что же за горе такое?» — только и промелькнуло у Вани. Им навстречу, им, в ужасе диком вскочившим, шагнул человек — пожилой, коренастый, в милицейском плаще и в фуражке с околышем красным. Лицо его было в глубоких морщинах и абсолютно кирпичного цвета.

«Е... е... е... « — как-то хрипло и злобно, на себя не похоже, начала заикаться Мария. Показалось Ивану, что матерно-горькое слово сорвётся сейчас с задрожавших марииных губ. Но Мария сказала на выдохе, ахнув:"Евсеич!»

«Да я эта, Машь, я... Ня бойся,» — ответил Евсеич и рухнул на стул. Там на спинке висело бельё... Ну, не так, чтоб совсем уж бельё — они в общих чертах-то одеться успели — на спинке висели чулки. Мария их тихо к себе потянула:"Евсеич, прости... У меня тут висит... Неудобно...» Но Евсеич, невидяще глядя сквозь стену, сказал: «Да мне, Машь, удобна... Ня бойся.»

Мария с Иваном обратили вниманье, что милиционер сам не свой. Он напоминал состояньем Ивана после паденья творцов, но без гипсовой пудры. Только принял, конечно, сегодня он больше Ивана — взгляд его был мутней и пугал глубочайшей тоской равнодушья. «Это что ж происходит-то в мире, если и до Евсеича уж докатилась эта жизни невыносимость, смертельность!» — подумал тревожно Иван и, чтоб хоть как-то немного разрядить обстановку, покашлял тихонько в кулак. Евсеич, всё так же прикованной взглядом невидящим в стенке, безучастно спросил, милицейским ведомый инстинктом: «Ты откуда же будешь?»

«Да местный. Отсюда,» — ответил Иван.

«Он мой школьный товарищ,» — вмешалась Мария.

«А-а-а... А мне показалось — москвич. Москвичи-и... Драть их некому, псов шелудивых. А мы вот сызрански — из Сызрани, значить...»

И произнеся эту странную фразу, Евсеич поёрзал на стуле, вздохнул тяжело и тако-ое понёс, будто жилы живые он начал тянуть из Марии с Иваном: «Слыха-ал я, как вы тут кричали. Ну, думаю, как говорится, видать, проняло. Говорю, проняло, раз кричали. Особливо Мария — уж жа-алобно этак. Как этак уж — то ли кричить, то ли стонить. Уж эта уж так — уж на баб оно действуить, значить. Особняк, если эта нежданна, эта... Если, как сзади-то к ней подбярётся.»

Не выдержав пытки и всхлипнув, Мария ему тихо-тихо сказала: «Ты уж мужу-то не рассказывай, слышишь, Евсеич.»

Удивлённо и горько Иван посмотрел на Марию и крикнул в душе ей: «О чём ты, Мария? Зачем ты? Миром, небом и храмом была для меня ты мгновенье назад. Так у кого же ты милости просишь, Мария?! Разве не улетим