Смерть Генсека или поправка Баума

пазухи банку и опрокинул в разверстую глотку.

Поглощённый борьбой с этим пламенем жидким, что вместе с кишками рвалось, вырывалось наружу, не слышал Иван стона, вопля и плача, раздавшихся в мире. А потом стало тихо. «Наконец-то желанный покой. Хоть мгновенье покоя! Ах, оставьте меня... На мгновенье, хотя бы, оставьте.» Растянувшись на лавке, Иван опускался всё глубже и глубже.

Пошли вы на... Мне всё равно. Па-ат-том

Придёте вы судить и бить ногами,

И издеваться, бля, как над скотом.

В кривых зеркал неверной амальгаме,

В поминок этих всесоюзных гаме

Все чудеса навыворот. Давно,

Давным-давно вы переврали сущность:

Вы жрёте плоть, как будто хлеб насущный,

И кровь живую пьёте, как вино.

Пошли вы на... Я падаю на дно,

Где мрак и тишина. Мне всё равно.

Мне всё равно. Мне будет сниться сад,

Наш старый сад, весь в алых каплях вишен.

Там утро соловьиным счастьем дышит,

И лаской материнскою — закат.

Мне всё равно. Мне будет сниться сад.

Мой сон глубок...

Но н-нет пути назад!

О пробужденья смертная истома!

Под лапою тяжёлой костолома

Раздастся хруст — разомкнут хрупкий круг

Дремоты. Света не смогу унять я —

И вновь проснусь. Для нового распятья —

Любви и жалости невыносимых мук.

Беэр-Шева, Израиль. 1995 г.