тельце, гладит по волосам, давая время успокоиться. Он то как раз хорошо понимает, что за безумие охватило Юрку, сам недалеко от него ушел, не в состоянии руки держать при себе, когда она рядом... Хочется верить, что до насилия все же он бы не опустился.
— Маш, пойдем, надо ехать, — отрывает ее от себя, вглядываясь в опухшее от слез личико.
— Зачем? Куда? — непонимающе спрашивает девушка, глядя на него беспомощными, полными боли и разочарования глазами.
— В полицию. Надо сделать заявление.
Маша резко отстраняется, вскакивает, судорожно качает головой.
— Нет! Я не поеду!
— Маш, это нужно сделать, — пытается говорить хладнокровно, размеренно, безнадежно силясь победить натянутую тетевой беспомощность. — Тебя должен осмотреть врач. И надо, наверное, принять что-то... на случай...
Машка непонимающе смотрит широко раскрытыми глазами — о чем он? Внезапно понимание мелькает в мозгу, и она вмиг от ушей до кончиков ног заливается краской.
— Нет, — едва слышно шепчет, — не надо.
Ей жутко стыдно перед ним, что приходится о таком говорить, что видел ее в таком состоянии. Только сейчас осознает, что трусики и остатки колготок висят тряпочками на ногах, судорожно двумя руками стягивает лиф порванного платья.
Герман шумно, с облегчением выдыхает, осознав, что она имеет в виду. Он успел. Мчался по безмолвным коридорам, как только понял, что Маши с Юрой нет в зале, как чувствовал, что что-то не так. Когда услышал сдавленные крики из дальнего кабинета, чуть с ума не сошел от страха, что опоздал. Схватил парня за шкирку как котенка и с силой дал под дых. Хотел всю дурь выбить за то, что тот сделал с его девочкой, да тот в темноте вырвался и трусливо убежал.
— Маша, все равно нужно сделать заявление, — настаивает он, — чтобы у Велеретдинова не было соблазна повторить попытку.
— Он не сможет. Я ему не позволю. Для меня он умер, — чеканит девушка.
— Хорошо, пойдем ко мне. Тебе надо успокоиться и привести себя в порядок. Потом отвезу тебя домой, — все еще надеется уговорить ее принять верное решение, наказать подлеца.
В его маленькой лаборантской горит лишь настольная лампа, жалюзи плотно задернуты, шкафы ломятся от приборов. Усаживает ее на единственный стул за своим рабочим столом, сам включает электрический чайник.
Маша стыдливо отворачивается к окну, расстегивает туфли, стягивает с ног порванные колготки и трусики, кожу холодит сквозняком, но все лучше, чем в таком виде домой заявляться, а так может никто и не заметит. Засовывает тряпочки поглубже в сумочку. Расстроенно оглядывает порванный по шву почти до талии лиф платья, без иголки с ниткой его в божеский вид вряд ли приведешь.
— Маша, твой чай, — ставит чашку перед ней на стол, — не знал, как ты пьешь, но добавил сахара, тебе сейчас надо для восстановления энергии.
— Спасибо, — не поворачиваясь произносит девушка, — не только за чай...
— Маш, если не хочешь в полицию, надо сообщить директору. Хочешь, я с твоими родителями сам поговорю?
— Нет, не надо, пожалуйста. Я не хочу,