Джек и Джеки. Часть 3: Дом

это и было нелегко.

Надо мной плыло янтарное небо с тремя лунами.

В мне было что-то не так...

— Нееет! — простонал я, глядя на свое тело.

— Успокойся, Джек. Все в порядке...

— Я не Джек, — хныкала я, отворачиваясь от розовой сардельки, которая выросла у меня между ног. — Я не хочу быть Джеком... Почему я снова парень?

— Ты просто вернулся в свою сущность. Твои силы на исходе, нужно закрепить тебя... и тогда ты сможешь снова быть женщиной, если захочешь.

— Закрепить?

— Да, закрепить здесь, в Акаши. Это древний обряд. Древней, чем первый организм на Земле...

В руках у мамы был сосуд с синей жидкостью. Она окунула туда широкую кисть и... стала красить мне ногу.

Я ахнул. От кисти в ногу шло мятное покалывание, как от маминых рук, только гораздо сильнее. Краска мгновенно впитывалась в кожу, делая ее такой же, как у мамы.

— Что ты делаешь? Я не хочу быть синим!..

— В любую минуту ты сможешь быть, каким захочешь, — мама вдруг стала смуглой, как мое прежнее, милое женское тело, и через секунду поголубела снова. — В конце концов, все это лишь иллюзия...

— И ваша страна — тоже иллюзия? — спросил Том.

— Конечно. То, что вы сейчас видите... считайте это голограммой. Это декорация, созданная в память о нашей древней родине, которая исчезла миллионы лет назад.

— О другой планете?

Мама кивнула, продолжая красить меня.

— Мы зовем ее просто Домом. В каждом из нас живет память о Доме и тоска по нему. Мы храним древний код, позволявший нашим предкам в любой момент вернуться домой. «Домой» — наш священный зов. И мы передаем его в генах своему потомству...

— Как много акаши живет в вашей стране?

Мама ответила не сразу:

— Мало. Очень мало.

— Сколько?

— Все они здесь, перед тобой, — отозвался отец.

— Что?!

— Да, — кивнула мама. — Мы с Джеком — последние из свободных акаши.

— Ничего себе! А... вы, мистер Осман?

— Ну, я-то обычный человек. У меня нет акме.

— Акме?

— Акме — это сила, которая позволяет мне делать все эти штуки, — сказал я, и Том кивнул.

Меня выкрасили до самой макушки — густо и щедро, как новенькую скамейку. Краска проникала в кожу, и та светилась изнутри. По мере того, как мое тело пропитывалось синевой, из него испарялись усталость и напряжение, и весь я наливался холодящим мятным током...

— Свершилось, — мама плеснула остатки мне на голову и растерла в корнях волос. Теперь я был весь насыщенно-синий, как она. — А сейчас закрой глаза, Джек. Будет немного больно.

— Я не Джек, — буркнул я, сжав руку Тома, которая вовремя оказалась в моей ладони.

И в лоб мне вонзилась ледяная игла...

— ААА! — орала я, падая в багровый колодец боли, и Том орал вместе со мной.

«Немного больно»?... Боль скрутила и разодрала мне мозг, нервы и все тело, выжгла меня до самого сердца, и во мне не стало ничего, ничего, совсем ничего, кроме боли...

— Иииииыы... — подвывала я, когда она вышла из меня, оставив саднящую накипь.

Том