Джек и Джеки. Часть 3: Дом

можем себе представить в полной мере. Уничтожить ее гораздо трудней, чем любого из суперагентов, а ей ничего не стоит уничтожить вас вместе со всем городом. Одно ее существование — угроза всему миру. При попытке взять ее живьем она разрушила наш секретный центр, не оставив камня на камне, и скрылась. Приказываю: уничтожить любой ценой...

Ага, щас. Размечтались.

— Привет! — сказала я. — Ну как там, в Шамбале?

Они напряглись, как звери, загнанные в угол, а я подошла, улыбаясь, прямо к ним. Милые такие ребята, чуть старше меня, только хмурые, будто им осталось жить две минуты...

И вдруг парень поднял свою канистру и плеснул на меня. В руках у девушки мелькнула искра, и...

... боль была такой, что я сразу провалилась в нее до дна...

... и там она рвала меня на миллионы жгучих клочков...

... и каждый из них кричал и умирал...

... и нервы мои кипели и рвались заживо...

... и я все глубже тонула в багрово-черной боли, от которой никуда не деться...

... и пыталась ухватиться в этой пучине за Это, за То Самое, но оно тоже горело и рвалось в клочья...

... и вместо него из меня лезла только боль...

... и я швырялась ею в направо и налево, чтобы избыть хоть немного, но она все усиливалась...

... и где-то из темной глубины глубин я, сгорая в пепел, все-таки добыла Это и подняла, и раскрыла, и наполнила силой, и по капле, по клочку выдавила боль, которая испарялась из меня, оставляя пустое, как у робота, тело...

... Боль ушла — осталась пустота.

Я была в ней, и во мне не было ничего.

Просто я была, и мне не было больно. И я могла дышать, смотреть, слышать и даже двигаться.

Вокруг было уже довольно много людей. Кто-то смотрел, раскрыв рот, на меня, кто-то прыгал вокруг двух горящих тел, сбивая пламя.

Они лежали ничком и не кричали.

Я знала, что это я сожгла их. Я бы никогда так не сделала, но...

Потом я поняла, что я голая. Одежда сгорела. И волос не было — они тоже сгорели. А на мне не было ни ожога. И на меня смотрели.

Я смотрела на них, а они на меня. Потом я исчезла. Провалилась сквозь стены и перекрытия к Тому.

Он корчился в постели. Я прильнула к нему и вобрала в себя всю черноту, от которой трещали его нервы, и вышвырнула ее в никуда, и потом рыдала у него на груди, хоть и знала, что он жив и невредим, просто ему было больно, так же больно, как и мне...

— Прости меня, прости, прости... — шептала я и пыталась слепиться с ним воедино, как мы делали это ночью.

Но ничего не получалось: Том внутри был искорежен, будто и правда обгорел. И я выла от стыда и отчаянья, и потом обняла его, обхватила руками-ногами — и провалилась с ним туда, куда звал меня потайной голос. Домой...