Развеянный свет. Часть 5

к друзьям, но папа даже больше любит 1-ое января, когда можно открыть холодильник, набитый разносолами, и вальяжно проваляться ведь день у телевизора, не думая о готовке, тем более с его желудком, он все равно мало чем сможет позволить себе полакомиться в гостях.

Мама внимательно всматривается в дочь — в ее лихорадочно горящие щеки, сияющие глаза, нервно искусанные губы. Безнадежно вздыхает, все поняв, и ничего не говоря, крепко прижимает к груди. Пусть у нее все наладится! Сердце разрывается от боли за нее.

‒ Позвони, если что, ‒ тихо просит.

Машка вспыхивает от надежды, что скрываются за этими словами. Пытается обуздать себя, что его приглашение ничего не значит, но получается плохо, голова уже полна яркими, горячими образами, бросающими в пот.

Запыхавшаяся, взволнованная влетает в кафе на пятнадцать минут раньше оговоренного времени. Герман уже ждет.

При виде нее встает, чопорно отодвигает для нее стул, приветливо улыбается, как чужой.

‒ Здравствуй... — несмело произносит Маша, мигом растеряв весь свой пыл от его формального обращения. Они не виделись полгода, от его близости дрожат коленки, но она старается успокоиться, принимая обозначенные им правила игры.

Он изменился. Глаза, раньше смотревшие прямо и уверенно, теперь словно погасли, резко обозначились морщины, выдавая внутренний надлом.

‒ Маша, Николай Иосифович рассказал, что ты очень помогла с моим делом, ‒ начинает он, когда им приносят заказанный кофе и тарелки с присыпанным сахарной пудрой пирогом. Машке кусок в горло не лезет от его длинных преамбул. ‒ Я очень тебе благодарен. Ты не должна была этого делать для меня. Спасибо.

Маша бледнеет, ощущая поднимающийся из глубины гнев. Он для этого ее позвал, чтобы поблагодарить лично?

‒ Я сама буду решать, что должна или не должна делать! — с вызовом отвечает девушка.

‒ Конечно... — Герман заметно растерялся, опешил от ее неприкрытой враждебности, никогда не думал, что его ласковая, светлая девочка может пускать такие молнии из глаз.

‒ И благодарность свою можешь при себе оставить! — добила его Маша. И тут же выдохлась, почувствовав, что все силы ушли в эту неожиданную вспышку.

‒ Прости, Маш, не хотел тебя обидеть, ‒ просит прощения мужчина, перехватывая ее тонкие, заледеневшие пальчики, поглаживая, успокаивая, вспоминая, как любила она нежно пробегать ими по его лицу, телу, рисуя одной ей ведомые узоры.

‒ Не надо, ‒ просит Маша, когда он легонько касается пульсирующей жилки на запястье.

‒ Извини. Не смог удержаться, ‒ виновато отдергивает руки Герман.

Глаза Маши наполняются слезами. Он не изменился, все еще считает ее ребенком и ведет себя с ней соответсвенно.

‒ Как я устала от того, что ты за меня все решаешь! ‒ шепчет девушка, с тоской глядя в его удивленные глаза.

‒ Маш! Это не так! — Герман поражен до глубины души. Ее свобода всегда была самым важным для него. Он забрал ее невинность, ее любовь, это то священное, что он забрать не мог. Он чуть не умер тогда, заставив себя от нее отказаться, чтобы дать ей возможность улететь, расправить