хмель и сонливость. Он лишь глупо моргал и морщился от болезненных ощущений в голове. Но Джейн не стала ждать ответной реакции на свои слова. Взялась за низ ночной рубашки, несколько великоватой для нее, потянула вверх. От волнения запуталась, застряла в ней головой. Несколько секунд нелепо боролась с коварной одежкой, наконец освободилась и швырнула ее на пол. А папа, как зачарованный, смотрел на нее во все глаза. На миниатюрные холмики грудок с розовеющими сосочками. На точеный стан. На девственный кустик рыжих волосиков под животом. И Джейн млела под этим взглядом. Взглядом, которого она добивалась столько лет, о котором грезила в своих самых непристойных снах.
Медленно, очень медленно Гарольд протянул дрожащую руку в сторону дочери. По его застывшему выражению лица можно было предположить, что он не вполне понимает, что делает. Однако рука замерла в нескольких сантиметрах от ее груди. Словно где-то глубоко внутри сработал некий защитный механизм. Тогда девочка, которая, затаив дыхание, ждала этого прикосновения, нетерпеливо схватила ладонь и сама поместила ее куда нужно. Маленький холмик буквально потонул под этой пятерней. Но даже так Джейн прошибла сладкая дрожь. Между ножек заныло еще сильнее, и сдерживать себя больше не было сил. Она поерзала, принимая позу поудобнее, и начала самозабвенно тереться промежностью об мужские кальсоны. За все то время, что перевозбужденная девочка сидела на отце, белье успело немного подмокнуть, и теперь ее движения сопровождались непристойными влажными звуками. Она чувствовала, как елозит по чему-то твердому и продолговатому, скрытому под тканью. И четко понимала, что это. Штуковина, почти шестнадцать лет назад положившая начало ее существованию. Эта мысль в очередной раз вернула ее к реальности. В очередной раз Джейн осознала, что все происходящее — не сон, и что мужчина, на котором она сидела полностью голенькой и о чей детородный орган с упоением терлась, — не кто иной, как ее папочка. Самый родной, самый любимый человек в ее жизни. И тогда возбуждение достигло своего предела. Замерев, зажмурив глаза, она чувствовала, как горячие пульсирующие волны прокатываются по всему телу. Ей вдруг сделалось очень хорошо. Ощутив внезапно страшное утомление, девочке хватило сил только на то, чтобы нежно поцеловать папу и, умостившись прямо на нем, сладко уснуть.
Зато Гарольд до самого рассвета уже не смог сомкнуть глаз. Погасив лампу, он лежал в какой-то прострации, смотрел в произвольно выбранную точку на потолке, машинально гладил дочурку по голове. Накрыл их обоих покрывалом, почувствовав, что она замерзла. И, конечно же, пересиливая похмелье, напряженно думал. О том, почему не остановил ее, как только понял, кто перед ним. О том, как вообще что-то подобное могло произойти в их некогда образцовой семье. О том, что как бы сильно он ни боялся сделать ей больно, ранив ее чувства, ему придется спустить ее с небес на землю. Это его отцовский долг.
И на следующий день были слезы. Много слез. Джейн слышала те же слова,