Развеянный свет. Часть 4

такого таким серьезным стал? ‒ не унимается девушка.

‒ Кто серьезный? Я? ‒ мужчина строит шутовские рожи, наслаждаясь ее заливистым смехом. ‒ Ты меня с кем-то путаешь!

‒ Как тебя только в школу взяли работать, ‒ давится смехом Маша.

‒ А! Ну это случайность! После армии да универа было уже все равно куда. Если б знал, что на меня хорошенькие старшеклассницы вешаться будут, раньше пошел бы.

‒ Герман! ‒ фыркает Машка, ‒ Перестань! У меня живот уже болит от смеха!

‒ Где болит? — в притворном волнении вскакивает мужчина, — покажи, давай подую!

На Маше легкое летнее платье до колен на шлеечках, которое он ловко задирает ей чуть не до ушей, обдавая живот горячим дыханием. Девушка продолжает смеяться — от щекотки, его дурашливого настроения, от счастья, что с ним может быть так легко и весело.

Как бы непринужденно он об этом не рассказывал, она, сопоставляя части его историй по крупинкам, поняла, что он, в отличие от нее, как сыр в масле не катался. Родители — инженеры на заводе, по которым очень болезненно ударили Перестройка и развал Союза, когда срочно пришлось переучиваться, осваивать новые, гораздо менее престижные профессии. После районной, а не элитной как у нее, школы, сразу пошел в армию, потом взялся за ум, поступил в университет, халтурил на стройках. Долго проработал там же на кафедре, занимался разработкой какого-то проекта для мин-обороны, а как финансирование закрыли, пошел учительствовать. И сейчас, после истории с ней, мотается за сотню километров на работу на АЭС, не жалея себя ни на мгновение. Маша каждый раз волнуется, как он доедет до дома, уставший после смены, а он поспит пару часов и снова полон энергии и сил.

Вот и сейчас ″лечение″ ее уже явно приняло совсем другой оборот. Они не виделись три дня — то у нее экзамен, то его родительский день с Марком, то работа, девушка ужасно соскучилась.

‒ Моя девочка, — шепчет Герман, просовывая руки под нее и стягивая трусики. Маша снимает через голову мешающееся платье, порывается встать. ‒ Посиди так, — просит, подтягивая к краю кресла и разводя ножки в стороны.

Это на самом деле стало их фишкой. То ли благодаря Машкиной физиологии, то ли из-за того, что для нее на всю жизнь теперь эта поза была неразрывно связанна с оргазмом, но кончала она в ней так стремительно и ярко, что заливала все вокруг. В первый раз, когда это произошло, испугалась, жутко смутилась, Герман же поржал, что мол, сама хотела сквирта. Жидкость выделялась не часто и особо не влияла на силу ощущений, но предугадать и как-то это контролировать Маша не умела, так что оставалось полагаться на Германа, дарившего ей оргазм при любом раскладе.

Вот и сейчас долго дразнил ее, удерживая на краю, пока она не стала умолять дать ей кончить.

Потом, все еще трепещущую и содрогающуюся от пробегающих по телу волн, перевернул, стянув с кресла и поставив на колени, вошел одним мощным